К сожалению или к счастью, но мне не настолько много лет, чтобы помнить первую постановку этой оперы на Днепропетровской сцене. Однако, однажды появившись в афише нашего театра, шедевру Дж. Верди суждено было возрождаться на ней снова и снова, восставая, как феникс из пепла.

            Первая попытка возвращения в репертуар «Травиаты» была предпринята в 90-е. Из той добротной и очень традиционной постановки мне запомнились выдержанные в едином стиле костюмы и декорации и красиво поставленные балетные интермедии в 3 акте. Пели тогда А.Губа, Е.Терентьева, А.Гаркуша, С.Гомон, В.Луцюк, Э.Сребницкий, С. Ковалев.

            Вторая попытка возродить «Травиату» была предпринята лет 10 назад. Сытые времена для театра тогда уже давно кончились, поэтому оформление спектакля было более чем скромным, а костюмы из подбора. Хор щеголял в тех самых белых бальных платьях, которые мы до сих пор видим в «Летучей мыши», изначально сшитых еще для 2 акта «Пиковой дамы». Новые наряды были, помнится, сшиты только для главной героини спектакля. Исполнительницы партии Флоры обходились собственными концертными платьями. Скромность этой постановки, однако, с лихвой компенсировал молодой состав исполнителей (А.Бокач, А.Сребницкий, А.Сергеев), подкупавший невероятной теплотой и искренностью. Спектакль продержался в репертуаре недолго, запомнившись еще и парой курьезов вроде появления Виолетты в 3 акте в зимних ботинках на высоченной платформе, совершенно нелепых в сочетании с красивым бальным платьем с кринолином…

            Затем с легкой руки О.Николаева «Травиата» превратилась в балет «Дама с камелиями», – постановку во многом спорную, но имевшую успех у публики.

            Однако мысль о необходимости возвращения в репертуар полноценного спектакля все настойчивее витала в воздухе, и вот наконец 15 апреля, после долгой подготовки, нескольких разочарований из-за переноса долгожданной премьеры, а также совершенно беспрецедентной по меркам нашего театра рекламной кампании новая «Травиата» наконец-то увидела свет рампы. То ли шумная реклама сработала, то ли публика соскучилась по премьерам вообще и по этой опере в частности, но зал оказался забит до отказа. Атмосфера царила праздничная, спектакль получил самый восторженный прием. Как и подобает в солидном театре, на суд зрителей были представлены два состава исполнителей, причем первый премьерный спектакль достался молодым дебютантам М.Рябошлык и М.Сердюку, а второй спели опытные Е.Самойлова и Т.Парулава. Оба состава звучали хотя и не идеально, но в целом очень и очень достойно. И, забегая вперед, скажу, что именно ансамбль исполнителей спас премьеру от провала, несмотря на все ухищрения художника и режиссеров.

            И вот тут мне придется сделать лирическое отступление. Я не из тех зрителей, кто ходит в театр от случая к случаю, главным образом на премьеры или приглашенных солистов. И эта моя фанатичная зрительская всеядность дает свои плоды. Я вижу не просто яркую и динамичную картинку, новые костюмы и прочие визуальные эффекты, а гораздо больше, в том числе, например, повторяющиеся из спектакля в спектакль режиссерские штампы и приемы оформления сцены.

            И вижу я, увы, что нашей долгожданной премьере фатально не повезло сразу дважды, поскольку именно ей выпало стать одновременно первой пробой пера главного художника театра Д.Белой в оперном жанре (увы, общеизвестная поговорка про первый блин еще раз подтвердила свою актуальность) и лебединой песней недавно ушедшего из жизни главного режиссера театра Ю.Чайки, творческий замысел которого воплотил в жизнь А.Дугинов (сразу вспоминается еще одна народная мудрость про семерых нянек, у которых дитя без глазу). Боюсь, что именно благодаря этому роковому стечению обстоятельств количество откровенных «ляпов», нелепостей и странностей в спектакле просто зашкаливает.

            В современной оперной режиссуре уже стало традицией всячески отвлекать публику от прослушивания увертюры. Не стала исключением и наша премьера. Раскрывшийся занавес явил глазам публики огромный задник с теми самыми пышными обнаженными телесами, которыми удивляла и завлекала публику афиша спектакля. Что ж, по крайней мере той мужской части зрителей, которую силком затащили в театр их дамы, было не так скучно. На фоне этого почти Рубенсовского великолепия красовалось некое архитектурное сооружение с двустворчатой дверью и балкончиком над ней. При виде его у меня мгновенно возникла неистребимая ассоциация с домиком Карлсона из известного мультфильма. Забегая вперед скажу, что этим строением нам суждено было любоваться весь спектакль. Ну и чтобы зрителю сразу была ясна расстановка сил, под дверью неприкаянно маячил Альфред, а на балконе над его головой Виолетта целовалась с бароном Дюфолем. Я так понимаю, именно балкон был важнейшей частью режиссерского замысла, ради воплощения которого это на сцене и нагородили, поскольку потом с него Довершали антураж большие зеркала в рамах, предназначение которых мне все еще не ясно. На полу тоже красовались массивные полуобнаженные фигуры, задрапированные красным. Правда, из партера эта часть оформления практически не видна, а с балкона в глаза бросаются прежде всего крупные красные пятна одежд. Красного, как всегда, было вызывающе много. Мебель в гостиной Виолетты обтянули бордовым плюшем, наводившем на мысль о том, что в ход пошел старый театральный занавес. Рампа и кулисы были задекорированы пышными красными драпировками с золотой росписью, подозрительно похожими на совсем недавно виденный нами, правда, зеленый, но тоже с золотом, задник в премьерной «Пахите». Можете в очередной раз обвинить меня в занудной придирчивости, но я хочу видеть оригинальные сценические решения, а не бесконечную эксплуатацию одной и той же идеи, какой бы удачной она ни казалась автору.

И тут на сцене появился хор, на фоне которого померк и эпатажный задник, и домик Карлсона. Мужские костюмы, к счатью, оказались вполне традиционны, но дамы выглядели странновато. Определить принадлежность их нарядов к какой-то конкретной эпохе или стилю оказалось весьма затруднительно. Напомню, действие происходит в 1840-е, носили тогда кринолины с пышными воздушными воланами, а бальные и вечерние наряды предполагали открытые плечи. О переносе действия в другую эпоху ни в программке, ни в предисловии к спектаклю не сообщалось. И перед нами парижские куртизанки, выставляющие напоказ свои прелести перед потенциальными клиентами или служащие наглядной демонстрацией богатства и тщеславия своих любовников. Так почему же у нас часть хора была в платьях, далеких от моды того времени, а другая и вовсе красовалась в длинных юбках и блузках с глухим воротом? Все вместе дамы напоминали принарядившихся гувернанток из богатых домов или школьных учительниц, но никак не куртизанок на торжественном приеме по случаю выздоровления Виолетты. Среди хористок выделялись две очаровательных барышни и вовсе в брючках и белых блузках, больше всего напоминавшие не в меру расшалившихся официанток, случайно забежавших на сцену из соседнего ресторана. Что этим хотели сказать режиссер и художник тоже осталось тайной. После костюмов хористок появление главной героини в малиновом бархатном наряде, обильно украшенном золотым шитьем, но от этого не переставшем выглядеть как дорогой, но совершенно неуместный в данных обстоятельствах халат, меня уже почти не удивило. Что поделать, если наш художник так видит… К тому же костюм, цвет которого, если следовать теории о том, что костюмы отражают душевный мир героини (идея не моя, почерпнута из хора хвалебных отзывов в сети), символизирует, очевидно, владеющую ею жажду удовольствий, на удивление удачно сливался с обивкой мебели на сцене, так что Виолетта в прямом смысле растворялась в интерьере. В довершение всему среди хористок резала глаз дама в платье из такого же бархата, как и халат главной героини. У меня сложилось впечатление, что на костюме Виолетты в 1-м акте банально сэкономили. В этом халате уместно было выйти уже на финальную арию, чтобы, как и было задумано, эффектно сорвать его и остаться в соблазнительном кружевном неглиже. Но перед гостями Виолетта, несмотря на свой статус куртизанки, должна была быть одета подобающим образом. Лучше было сэкономить на расписном полу, чем на платье. Ну, и саму эффектную арию нам спокойно послушать тоже не дали, поскольку именно в это время на сцене возник не предусмотренный либретто неизвестный персонаж, на этот раз, правда, одетый, видимо, символизировавший выраженные в финале арии намерения Виолетты продолжать жить в бесконечной череде увлечений и развлечений. Символизм, правда, вышел примитивно натуралистичным (проще говоря, неопознанный персонаж банально и недвусмысленно лез героине под юбку), но нам к этому не привыкать.

Во 2-м акте декорации не изменились. Только перед домиком Карлсона сиротливо маячили столик и два стула, сильно смахивающие на пластиковую мебель из дешевого летнего кафе. Этим, увы, весь антураж загородной любовной идиллии главных героев спектакля и ограничивался. Альфред щеголял в сапогах и с двустволкой в руках. А Виолетта по-прежнему красовалась в роскошном халате, только на этот раз белом, символизировавшем, видимо, ее нравственное очищение через любовь к Альфреду. Мизансцены, к счастью, оказались решены вполне традиционно, так что этот акт обошелся без режиссерских сюрпризов и может считаться наиболее удачным в спектакле.

Я прекрасно понимаю ограниченность бюджета постановки, но если уж делать декорации не просто фоном, а некими образами-символами, то надо быть последовательными. Почему второй акт начинается на фоне того же задника, если образ жизни Виолетты кардинально изменился? Неужели нельзя было притемнить его, прикрыть полупрозрачным занавесом, а еще лучше, раз уж в финале спектакля планировалось использовать эффектную проекцию и в распоряжении постановщиков имелось необходимое оборудование, не преобразить сцену с помощью этого же приема в цветущий сад, загородный пейзаж (вариантов множество!), чтобы потом, в финале драматичного дуэта Виолетты и Жермона сквозь него снова проступили очертания обнаженных фигур, как символы неотвратимости возвращения героини к прошлой жизни? Была бы динамика, смена фона отражала бы изменения душевного состояния героини.

            3-й и 4-й акт оперы в новой постановке идут без антракта. Хор одет все в те же странные наряды, дополненные банальными черными полумасками, поскольку по условиям сюжета действие продолжается на маскараде в доме Флоры Бервуа. В оригинальном либретто в нем участвуют цыганки-гадалки и испанские матадоры, а изюминкой празднества должна быть балетная интермедия на тему корриды. Но у худрука театра и автора хореографии премьеры О.Николаева свое видение. Поэтому вместо праздничного зрелища на сцене царит суета и неразбериха. Артистки балета в кружевных неглиже отплясывают с хористами, старательно делая вид, будто танцуют впервые в жизни. Выглядит это так, словно куртизанки высшего разряда для собственного развлечения заказали девиц легкого поведения рангом пониже. В толпе снует парочка шаловливых официанток, уже знакомых нам по 1-му акту, которые срывают с Гастона пиджак и рубашку. В таком виде солисту приходится сначала изображать быка в импровизированной корриде, а затем восседать за карточным столом в пиджаке на голое тело. Танцовщик А.Зомбо, выбранный благодаря своей экзотической внешности, в вызывающем красном трико и с обнаженным торсом умудряется в этой толпе станцевать вариацию в классическом стиле, изображая того самого матадора, о котором поет хор. Лично у меня возникло впечатление, что вслед за шебутными официантками на сцену прибежал кружок самодеятельности, гулявший в том же ресторане, и воспользовавшись случаем, импровизировал на ходу. Но зато Виолетта наконец, первый и единственный раз за весь спектакль, появилась в платье. Символику этого наряда при желании тоже можно легко расшифровать, – светлый фон и черная верхняя бархатная накидка, – чистая душа под гнетом тяжких обстоятельств, вынудивших отказаться от мечты о счастье с любимым. Остается еще серебряная вышивка… Ну, любят у нас, чтобы все блестело, даже пачку Одетты умудрились каменьями обклеить… Художник так видит. Кому не нравится, – снимем со спектакля.

            В финальном акте спектакля многострадальную Виолетту и вовсе умудрились обрядить в нечто среднее между погребальным саваном и монашеской рясой. До самой финальной сцены это белое одеяние смотрится на редкость нелепо. И только в финале, получившемся эффектным и пафосным, но несколько выбивающимся из общей стилистики постановки, когда набивший оскомину задник с обнаженной натурой заслоняет эффектная проекция с ликами ангелов, а за Виолеттой навсегда закрываются двери, ведущие на небеса, перед которыми застывает сраженный утратой Альфред, этот ангельский облик наконец обретает символический смысл. Но для большего эффекта можно было, опять-таки за счет экономии на пресловутом расписном покрытии пола, прикрыть до поры до времени этот белый хитон-саван шалью или пеньюаром. В финале верхний наряд эффектно спадал бы, открывая новую сущность героини, и своеобразно закольцовывая видеоряд спектакля (в первом акте под блестящей оболочкой скрывалась куртизанка, в финале перед нами представала чистая душа, устремлявшаяся к Богу).

Впрочем, странно было бы ожидать цельности и стилистического единства от спектакля с такой непростой историей создания. Радует сам факт, что премьера «Травиаты» все-таки состоялась. И очень жаль, что проделанная огромная работа во многом нивелируется неудачным оформлением спектакля и спорными режиссерскими решениями.

Ну и, в лучших традициях нашего театра, долгожданный праздник едва не закончился конфузом. В самый последний момент вдруг спохватились, что по расписному полу нельзя ходить (таки-да: роспись выполнена на холсте, натянутом на полу, и совсем не рассчитана на острые «шпильки» и грязную уличную обувь), поэтому нельзя выпускать на сцену зрителей с цветами (артисты, надо думать, весь спектакль над сценой парили). А ведь свободный доступ поклонников с цветами на сцену является одной из изюминок нашего театра! Зрители привыкли, подвоха никто не ждал. Разумеется, никто никого ни о чем не предупредил, сюрприз ожидал поклонников уже когда начались поклоны. Перед сходнями, ведущими на сцену, попытались стеной встать администратор и билетеры. Ситуация оказалась патовой: на сцену нельзя, а альтернативы никакой не продумали. Робко прозвучало предложение собрать букеты и отнести за кулисы, однако наличных сил персонала театра для этого явно не хватало, да и путаница получилась бы знатная, поскольку на букетах не было записок, кому они предназначены. У меня сложилось впечатление, что наличие цветов в зале оказалось для администрации театра полной неожиданностью (ну да, всего-то премьера и два сценических дебюта!). Но, к чести работников театра, ситуацию не стали доводить до абсурда, после некоторой заминки все-таки выпустив поклонников на сцену в обычном порядке, и праздник не был испорчен. Но на будущее, если уж наш главный художник не мыслит своих постановок без напольных росписей на износонеустойчивом материале, которых, к слову, из партера практически не видно, надо заранее думать, как сей шедевр уберечь от ног зрителей. Стелить поверх него специальную дорожку, например, или объявлять перед спектаклем, что из-за сверхценного пола доступ зрителей на сцену запрещен, а букеты с записками необходимо передать билетерам. И, разумеется, организовать наконец в театре место для хранения цветов (оно и на других спектаклях не помешает: гораздо спокойнее оставить букет в емкости с водой в специально отведенном месте и забрать в последнем антракте, чем весь спектакль с ним в руках маяться и переживать, чтобы не завял), а также бумагу, ручку и степлер для записок.