Так уж случилось, что автор открыл нынешний театральный сезон в Одессе. И так уж повезло, что открытий случилось сразу несколько. И впечатления от них настолько яркие, что хочется ими поделиться.
Моим первым спектаклем в этом сезоне стала последняя премьера Одесской оперы — «Орфей и Эвридика» К.В.Глюка. Музыка эта, к сожалению, в наших оперных театрах практически не звучит даже в концертных программах, так что спектакль, премьера которого состоялась в июне, — событие в музыкальной жизни Украины. Спектакль, который мне довелось увидеть, входил в программу фестиваля «Бархатный сезон», и по этому случаю главную партию в нем исполнил приглашенный солист — контртенор Константин Дерри. Этот голос на отечественной оперной сцене явление не менее реликтовое, чем постановка оперы Глюка. Для меня это первый опыт живого спектакля с участием такого певца. Ощущение совершенно необыкновенное. Ну и, наконец, то, что изначально больше всего смущало: современная постановка старинной оперы. Всегда отношусь крайне настороженно к попыткам режиссеров осовременивать что бы то ни было на сцене оперного театра. И предпочту любой «нафталин» с хорошим составом исполнителей современным режиссерским трактовкам. Хотя были на моей памяти и счастливые исключения. Одним из них стал в прошлом сезоне восстановленный «Фауст» на сцене НОУ (правда, там еще и отменно спели, что в значительной мере повлияло на общее восторженное восприятие спектакля). И еще одним — одесский «Орфей».
Опера Глюка, впервые поставленная еще в далеком 1762 году, по своей сути произведение камерное, лишенное богатого действия. Партия Орфея написана для певца-кастрата (позднее, для постановки во Франции, где кастраты не допускались на сцену, композитор переписал ее для тенора, еще позже за нее взялись певицы-контральто и даже баритоны). И привлечь современную широкую публику, избалованную кинематографом, компьютерной графикой и прочими спецэффектами, этому древнему мифологическому сюжету в чистом виде особенно нечем. Есть, правда, зацепка, которая могла бы оказаться весьма привлекательной для современной оперной режиссуры. По одной из версий мифа, оскорбленные дамы растерзали Орфея за то, что он, скорбя о навеки утраченной Эвридике, пренебрег ими, но зато утешался с юношами. Поворот сюжета вполне в духе времени. У Глюка, правда, ничего подобного нет. И быть не могло: тогдашние традиции признавали лишь счастливые окончания оперных сюжетов. Но когда современных оперных режиссеров останавливал тот факт, что в авторской партитуре чего-то там нет? Привносят, интерпретируют, приближают то к литературному первоисточнику, то к нашему времени, то к собственному видению… Творят, как могут и что хотят.
К тому же мало-мальски эрудированный зритель ХХІ века обречен воспринимать эту историю сквозь призму множества образов-символов, созданных в кино, литературе и музыке. Для меня это прежде всего фильм Ж.Кокто, поэзия М.Цветаевой и балетная миниатюра А.Мессерера «Мелодия». У кого-то, возможно, этот сюжет и эта музыка вызывают другие ассоциации. И как ни настораживала меня современная трактовка постановщиков, но банальные греческие хитоны, амуров, пастухов и прочий псевдоантичный антураж на сцене видеть тоже не хотелось. Потому что история Орфея и Эвридики давно уже не наивная древняя легенда, а вечный сюжет о власти искусства, о любви, верности, преодолении. К счастью, и не пришлось.
Прежде всего одесский «Орфей…» приятно поразил меня цельностью и лаконичностью сценического решения, граничащей с аскетизмом. И при этом емкой, содержательной и зрелищной.
Постановщики спектакля перенесли действие радикально: из седой античной древности — в далекое будущее. И поскольку весьма странно было бы предположить, что наши далекие потомки внезапно уверовали в существование античного Аида, сошествие Орфея в мир теней трансформировалось в путешествие в ирреальный мир виртуальной реальности, который герой видит сквозь специальные очки, а зритель — через пластическое воплощение в исполнении артистов хора и балета.
Спектакль начинается строгой и сдержанной сценой прощания Орфея с умершей возлюбленной. Ее бессмертную душу, уносящуюся в мир теней, символизирует световой шар, который станет одной из звезд в созвездии памяти, горящем над сценой. Мизансцена решена очень сдержанно. И главным выразителем скорби Орфея становится музыка.
Музыке и пению в пространстве этого спектакля вообще дана просто неслыханная по нынешним временам свобода существования. От певцов не требуется никаких кульбитов, беготни и прочих актерских подвигов, которыми так любят сдабривать действие оперы многие современные режиссеры. Они могут практически полностью отдаться своей главной задаче — пению. Это тем более ценно, так как опера создавалась во времена, когда самого понятия оперной режиссуры еще не существовало и от певцов требовалось прежде всего красиво петь. И дать сегодняшним певцам возможность спокойно петь эту непростую для исполнения музыку, но при этом не превратить спектакль в банальный костюмированный концерт было нелегкой задачей, которую успешно решили в одесской постановке. Несмотря на камерность действия, статичность солистов и простой сюжет, лишенный бурного развития и драматических страстей, спектакль получился динамичным, ярким и держащим зрителя в непрерывном напряжении.
В аскетическом оформлении сцены основная роль отведена свету. Загробный мир от мира реального отделяет оригинальный световой барьер из ряда вертикальных светильников. К нему ведет длинный путь в виде проложенных поперек всей сцены параллельных рядов наклонных пандусов.
В моей памяти хор, спускающийся по такому пандусу, немедленно вызвал ассоциацию с другим знаменитым сценическим миром теней — из «Баядерки». Но, в отличие от балетного мира Петипа, загробный мир в этом спектакле лишен гармоничной и строгой красоты линий. В опере Глюка изначально присутствовали балетные вставки. Во времена ее создания спектакль вообще принято было заканчивать большим балетным дивертисментом, часто никак не связанным с сюжетом. Но времена изменились, и в этой постановке танец, насквозь пронизывающий спектакль, стал одной из главных движущих сил действия. Все танцевальные и пластические сцены решены в стилистике модерна. Нельзя сказать, чтобы они были хореографическим откровением.Оперный спектакль вообще не место для открытий в мире хореографии. Но танец и пластика очень выразительны и органично вписываются в ткань спектакля, придавая действию накал и динамику, совершенно неожиданные для такого сюжета.
Черно-белые костюмы хора в мире земном и белые — в мире духов. И только демонический красный цвет костюмов фурий, словно вдруг вспыхнувшие языки пламени, нарушает эту строгую палитру. Эмоциональную окраску действия подчеркивает меняющийся цвет задника — пламенно-алый в сцене с фуриями и безмятежный небесно-голубой в мире духов.
Прибор «виртуального видения», напоминающий маску для подводного плавания, и инструкции по дальнейшим действиям Орфей получает от Амура (Алина Ворох), представляющего собой некое гламурное существо во фраке. Надев это «устройство», главный герой превращается в своего рода проводник между залом и сценой. Теперь зритель видит все происходящее в виртуальной реальности его глазами, сквозь призму его восприятия. От солиста словно бы отделяется виртуальный двойник — танцовщик, который будет воплощать переживания персонажа в пластике и в танце одновременно с тем, как статичный певец будет передавать их голосом. Такое постановочное решение сделало действие динамичным и зрелищным без ущерба для вокальной составляющей. И оно тем более оправданно, так как лицо главного действующего лица скрыто от публики маской, не позволяющей передать эмоции мимикой.
Поэтому главными выразителями эмоций становятся голос и пластика. И они в этом спектакле создают очень экспрессивный и яркий образ. Высокий тембр певца, не похожий ни на мужской, ни на женский голос, только подчеркивал ощущение пронзительной ирреальности происходящего. В земном мире голоса так не звучат. Сопрано, помноженное на мощь мужского голосового аппарата, произвело очень мощное впечатление. И оно еще более усиливалось выразительной пластикой исполнителя пластического виртуального альтер-эго Орфея — танцовщика Юлиана Марченко.
В такой трактовке мифологические персонажи античного загробного мира обретают новый смысл. И, возможно, неистовые фурии, преграждающие Орфею дорогу в царство теней, — это его собственные сомнения, тревоги, муки выбора, материализовавшиеся в виртуальном мире. Ведь преодоление внутренних преград часто требует едва ли не большего мужества и напряжения душевных и физических сил, чем борьба с препятствиями внешними. И не из неведомых ли глубин подсознания или богатого творческого воображения возникают все образы загробного царства, которых мы как бы видим глазами главного героя? И это уже не тень Эвридики (Юлия Терещук) горько упрекает Орфея, а собственные неуверенность и сомнения подтачивают его решимость следовать правилам игры?
Дуэт главных героев подкупал своей неожиданной камерностью, интимностью. Темная фигура Орфея и идущая за ним светлая тень Эвридики на пустой сцене усиливали ощущение обреченности. Оно достигло апогея, когда измученный Орфей обессиленно присел на пандус, словно осознав бесконечность пути и бессмысленность своей внутренней борьбы. Не в человеческих силах устоять перед этой мольбой, этими упреками и собственными сомнениями в том, действительно ли прежняя возлюбленная уходит сейчас за ним из царства теней, не изменило ли оно ее неотвратимо и навсегда, и возможно ли будет так же любить ее новую, нынешнюю…
Спектакль оставляет зрителю огромное поле для размышлений, и в этом еще одно его неоспоримое достоинство. В нем было еще немало интересных моментов. Не исключаю, что некоторые ускользнули от моего внимания, поскольку с одного просмотра полностью охватить все нюансы новой постановки невозможно. Оперу словно заключили в рамки строгой и поэтичной формы, воплощая постановочный замысел с удивительной последовательностью и стилистической цельностью.
Оказывается, и в наше время могут вот так умно, современно и интересно, но без стремления бесконечно развлекать публику, без лишних наслоений и надстроек над авторским замыслом, поставить оперу, которая будет смотреться и слушаться буквально на одном дыхании, оставляя при этом ощущение, что исполнителям очень комфортно работать в спектакле. И сделает для меня открытие сезона подлинным открытием.